Сочинение  на тему

« Почитание икон по трудам прп. Иоанна Дамаскина »

    Когда я однажды отошел к пречистому образу Рождшей Тебя, Ты Сам, прежде чем я встал, стал видим внутри моего жалкого сердца, соделав его светом. И тогда я узнал, что я имею Тебя в себе познавательно.

  Прп. Симеон Новый Богослов.

Изображать Божество - дело крайнего безумия и нечестия. -пишет прп. Иоанн Дамаскин в своем слове об иконах[1], - Так же божественное Писание порицает тех, которые поклоняются вырезанным на металле или камне предметам и т.п. (хотя даже в Ветхом Завете эти заповеди запрещения почитания и поклонения предметам не абсолютны и “нарушаются” Самим Богом неоднократно). Однако эти положения ни в коем случае не потеряли своей силы и являются основными в православном понимании иконы. Церковь никогда не отменяла Божие осуждение идолопоклонства.  Как и писали в свое время восточные патриархи: «Мы предаем анафеме тех, которые или святому, или иконе, или Кресту, или мощам святых, или священным сосудам, или Евангелию, или чему бы то ни было другому на небе, на земле, или в море воздают такую честь, какая прилична только Единому в Троице Богу. Равно анафематствуем и тех, которые поклонение иконам называют идолослужением и потому не поклоняются им, не чтут Креста или святых, как заповедала Церковь».[2]

До тех пор, пока вопрос о почитании икон не был теснейшим образом связан с вопросом о воплощении Бога во Христе – Церковь допускала разное отношение к иконам. Она не запрещала использовать образ для проповеди и для молитвы тем, кто так получал духовную пользу, и она же не понуждала к этому тех христиан, которые боялись, что языческие предрассудки в народе еще слишком сильны, чтобы можно было безопасно предлагать художественные изображения священных событий. До VIII века мы не видим, чтобы употребление икон было повсеместным и обязательным. Но и сказать, что иконопочитание появляется лишь после VII Вселенского Собора, тоже неверно.

Икона существовала и раньше. Известно, что города Помпея и Геркуланум погибли в 79 году. При раскопках в этих городах были найдены стенные росписи на библейские сюжеты и изображения креста.[3] Находки следов христианского присутствия в Геркулануме тем интереснее, что, как известно (Деян. 28, 13), ап. Павел проповедовал в Путеоле, в 10 км от Помпей. С противоположного края Римской империи -  в Междуречье (катакомбы Дура-Европос) от начала II века до нас дошли другие фрески катакомбных христиан (кстати с изображением Девы Марии)[4]. Также, дошли до нас письменные свидетельства употребления икон в древности. Так, Тертуллиан упоминает об изображениях Спасителя на потирах в виде добраго пастыря). Тот же Тертуллиан, Минуций Феликс и Ориген свидетельствуют, как язычники укоряли христиан за то, что они  будто бы боготворили кресты, т.е. почитали священное изображение креста. Евсевий рассказывает, что он видел начертанные красками иконы апостолов Петра и Павла и самого Спасителя, сохранившиеся от древних христиан, которые обращались из язычества, также говорит об этом и Климент Александрийский и св. Мефодий Патарский. Святой же Василий Великий говорит так: «Приемлю и св. Апостолов, пророков и мучеников, и призываю их к ходатайству пред Богом, да через них, т.е. по их предстательству, милостив будет мне человеколюбец Бог и да подаст мне оставление прегрешений. Почему чту и начертания их икон и поклоняюсь пред ними, особенно же по тому, что они преданы от св. Апостолов и не запрещены, но изображаются во всех наших церквах». Также об иконах упоминают Иоанн Златоуст, Григорий Богослов и иные отцы и учители Церкви на протяжении веков до утверждения иконопочитания. [5]

В предиконоборческое время отношение к образу самих верующих, которое часто не было на должной высоте, давало людям отрицательно настроенным к иконопочитанию, серьезное против него оружие.

Поводов к развитию и укреплению иконоборчества было несколько. В первую очередь следует отметить те злоупотребления и непонимания, которые искажали почитание святых икон. Так, некоторые христиане, с усердием украшая храмы, полагали, что этого достаточно для спасения души, в чем их обличает св. Амфилохий Иконийский уже в IV веке. С другой стороны почитание икон принимало иногда странные формы, похожие скорее на профанацию. В VII веке Астерий Амасийский говорит, что члены византийской аристократии носили торжественные одеяния, украшенные изображением святых. Неумеренность иконопочитания проявлялась и в практике церковной жизни: например, иконы брались в качестве крестных отцов и матерей при крещении или поручителей при монашеском постриге. Бывали и случаи крайне странные: некоторые священники соскабливали краски с икон, примешивали их к Святым Дарам и причащали верующих как будто Тело и Кровь Христовы еще нуждались в дополнении другой святыней. Другие священники совершали богослужение на иконе, заменявшей престол. Почитание икон верующими понималось иногда слишком буквально: почитали не столько изображенное лицо, сколько самый предмет. Все это создавало большой соблазн для многих верующих, которые небыли тверды в православии, толкая некоторых из них к совершенному отказу от иконопочитания.[6]

Параллельно всем этим искажениям в иконопочитании были основания для соблазна и в самих изображениях. Так, например, уже Блаженный Августин в своем сочинении "О Троице"[7] дает понять, что в его время некоторые художники изображали Христа произвольно, по собственному воображению, как это часто бывает и теперь. Некоторые изображения соблазняли верующих своей утонченной чувственностью, которая никак не вязалась с представлением о святости изображаемого лица. Такого рода изображения ставили под сомнение святость самой иконы, а следовательно ее необходимость в Церкви. Более того: они давали иконоборцам весьма серьезное оружие против церковного искусства как такового.[8]

Иконоборчество существовало задолго до того, как государственная власть открыто встала на его сторону. Оно продолжало существовать и после того, как власть уже не только отказалась от него, но заняла по отношению к нему враждебную позицию.

В православном мире открытое иконоборчество началось по инициативе государственной власти. В 726 г. император Лев III Исавр, под влиянием настроенных иконоборчески епископов Малой Азии, которые перед тем побывали в столице, открыто выступил против почитания святых икон. По мнению же других ученых – это было в 730 г., а четыре предыдущих года прошли в попытках императора склонить к иконоборчеству Патриарха, св. Германа, и Римского папу св. Григория II. Как бы то ни было, св. Герман (715-730) категорически отказался подписать императорский указ. Он заявил императору, что не потерпит никакого изменения в вероучении без Вселенского Собора. Поэтому Патриарху пришлось претерпеть всевозможные унижения, он был низложен, сослан и заменен иконоборцем Анастасием (730-753). Поэтому указ, изданный в 730 г., был подписан не только императором, но и Патриархом. После этого указа иконы начали уничтожаться повсюду, так как указ уже исходил не только от императора, но и от патриарха.

Выступление против иконопочитания было по существу грубым вмешательством государственной власти во внутренние дела Церкви, в ее богослужебную и вероучительную жизнь, насилие над ней. Лично Лев Исавр был человеком деспотичным и грубым. Для иконоборцев власть государства над Церковью, цезарепапизм, была принципом нормальной жизни: «Я царь и первосвященник», - писал Лев Исавр Римскому папе, св. Григорию II.[9] В ответ на эту установку св. Иоанн Дамаскин, в своем втором Слове в защиту святых икон, высказывает позицию Православной Церкви: «Это, братие, разбойническое нападение… Мы покорны тебе, царь, в делах, касающихся жизни, в делах века сего, в податях, пошлинах и т.д., в том, в чем вверено тебе управление нашими земными делами; в церковном же устройстве мы имеем пастырей, глаголавших нам слово и установивших законное положение».[10]

Исповедники православия сразу стали на четкую и бескомпромиссную позицию. Так, священномученик св. Патриарх Герман написал епископам-иконоборцам три догматических послания еще до открытого выступления Льва Исавра. Он предпочел унижение и ссылку ереси. Сразу после императорского указа преподобный Иоанн Дамаскин написал свое первое Слово в защиту святых икон. Слово это, так же как и два других, за ним последовавшие, представляет собою не только ответ на теоретическую установку иконоборчества, но очень полное и систематическое богословское изложение православного учения об образе – чего ранее не существовало в Церкви, труд, который и до сих пор остается основным в православном обосновании иконопочитания . Также никто более этого святого отца не проявил себя в этой области апологетики. До этого времени не существовало никаких значимых трудов, а тем более стройных и четких богословских систем ни в опровержение, ни в защиту святых икон, так как до иконоборческого периода к иконам отношение было разное. 

Вначале позиции иконоборцев были крайне примитивными: они упрекали православных приблизительно в том же, в чем их упрекают в настоящее время некоторые протестанты: исходя из ветхозаветного запрета образа, они обвиняли их в идолопоклонстве камням, доскам, стенам и т.д. Однако вскоре в иконоборчестве наметилось два основных течения.

Сторонники первого требовали полного уничтожения священных изображений; второго - более терпимые, допускали изображения в Церкви, но не были согласны в том, каково должно быть отношение верующих к этим изображениям. Одни считали, что почитать иконы нельзя совсем, другие признавали икону Спасителя, но отрицали иконы Богоматери и святых, третьи утверждали, что Спасителя можно изображать только до Его воскресения, после же него Он не изобразим.[11]

Также иконоборческое богословие задавало непростой вопрос: что именно изображает иконописец?  Божественную природу Христа? – Но она невидима и непознаваема и изображающий ее исповедует тем самым ересь аномеев. Или иконописец рисует человеческую природу Христа? – Но тем самым он изобличает себя в качестве несторианина, разделяющего человеческую конкретность Иисуса от Божественности Сына Божия. Или иконописец претендует изобразить и  то и другое вместе? – Но тогда мы получаем смешение двух природ, то есть вариант ереси Аполлинария.[12]

Православный ответ (данный уже после Иоанна Дамаскина – преподобным Феодором Студитом), заключался в указании на личность Христа как место соединения двух природ. Изображая Спасителя, мы не изображаем ни Его божественной, ни человеческой природы, а Его Личность, в которой обе эти природы непостижимо сочетаются.[13]

Иоанн же Дамаскин писал: «Всякая икона есть изображение, представление вещи сокровенной. … Следовательно, они делаются для нашей пользы и блага, для нашего спасения, для того, чтобы мы из предметов начертанных и видимо представленных познали сокровенное, чтобы возлюбили добродетель и шли вслед ее, а противной ей, т.е. порок, возненавидели и отвращались от него».[14]

Сей преподобный отец буквально «разжевывает» нам смысл и значение образа. Он раскладывает понятие образа на шесть видов, и каждый подробно объясняет. Здесь не может не удивить вся глубина разумения и богатство познания прп. Иоанна. Итак, вкратце о родах икон:

1. Кто первый стал делать иконы? Первым же иконописцем был сам Бог. Его Сын – “образ ипостаси Его» (Евр. 1, 3). Сам Бог первый родил Единородного Сына и Слово Свое, живой Свой образ, естественное и ничем неотличное выражение Своей вечности: Он же сотворил и человека  по образу Своему и по подобию (Быт. 1, 26). И Адам видел Бога, и слышал глас Его, ходящего по полудни; и скрылся посреди рая (Быт. 3, 8). Так же и Иаков видел Бога, и боролся с Ним (Быт. 32, 24-25). Очевидно, что Бог явился ему в виде человека: Моисей видел задняя Его (Исх. 33,23), так как бы человека; подобно и все пророки… Никто не видел естества Божеского, но одно подобие и образ Того, Который имел явиться на земле. И так первый по естеству и совершенно сходный образ невидимого Бога Отца есть Сын, являющий Отца в самом себе. Отсюда следует очень интересный вывод: говоря простыми словами, во всех Божиих явлениях в Ветхом Завете людям (будь то патриархам, пророкам, либо просто богоизбранному народу) так как явления были в образах, являлся именно Бог Слово, второе Лицо Святой Троицы – единственный истинный Образ. Такое глубокое понимание событий Ветхого Завета православием отображено и в церковном творчестве. Например, в Великую Субботу Церковь воспевает: «Волною морскою скрывшаго древле гонителя мучителя под землею скрыша спасенных отроцы…», а в иконографии на нимбе у Спасителя пишется WON ( Сущий, Иегова ). Таким образом становится понятным запрет Стоглавого и Большого Московского (глава 43) соборов на изображение Бога Отца.[15] 

2. Дамаскин ссылается на Дионисия, который называет этот род икон предопределением. Ибо в совете Его начертан образ всем вещам, которым предопределено быть, и которые непременно будут, еще до бытия их. Т.е. имеется ввиду то, что перед самым творением как бы  «предшествует» идея его, которая и есть его образ.

3. Третий род икон находим в созданном по образу Божию, т.е. в человеке.

Бог же создал человека как свой образ в мире (образ - eikon, в греческом переводе – как икону). Тайну иконы раскрывает такой литургический обряд, как каждение: в храме священник при каждении кланяется и кадит и людям, и иконам. Это два вида образов.[16]

4. Четвертый род икон составляют книги Священного Писания, которые представляют образы, виды, черты вещей невидимых и бестелесных, изображая их телесно, дабы мы, хотя несовершенно, могли понять Бога и Ангелов; ибо без образов, к нашему понятию приспособленных, мы не можем созерцать вещей бестелесных, как говорит обильный ведения Божественного Дионисий Ареопагит. И Григорий Богослов говорит, что сколько бы ум ни старался выйти из круга телесности, никак не может; невидимая Божия от создания мира твореньми помышляема видима суть (Рим. 1, 20). “ Поклоняемся,  почитая книги, благодаря которым слушаем слово Его .”[17]

5. Иконами пятого рода называются те, которые служат прообразованием и предначертанием будущего, как, например: купина (Исх. 3, 2) и роса, падшая на руно (Суд. 6,40), прообразовали Деву и Богородицу, и др. Также, Ветхий Завет есть икона Нового Завета – “образ настоящего времени” (Евр. 9, 9), “тень будущих благ” (10, 1). События Священной истории иконичны.

6. Шестой род икон составляют изображения в нашем обыденном понятии, а так же делаемые для памяти - изображение какого-либо чуда или добродетели; или изображение порока к бесславию и посрамлению людей порочных, для наставления.

Угодно ли Богу поклонение Ему через Его образы? По Дамаскину – «Авраам видел не естество Бога, но образ Бога, и, падши, поклонился».[18] Бог принял это поклонение и вступил в Завет с Авраамом. Значит, – Бог может принимать поклонение, совершаемое через Его образы.[19] Честь, оказываемая образу, восходит к первообразу. Но если это почитание будет только внешним? Иначе как нужно почитать образ? Святой Иоанн Кронштадский понимал это так: «Целованию уст соответствует целование души; и мы, лобызая святыню, должны лобызать устами, душею и сердцем».[20]

Прп. Иоанн Дамаскин уподобляет “припоминание”, которое происходит при взгляде на икону, чувству влюбленного: “Я часто видел любящих, которые, видя платье любимого, приветствовали платье как самого любимого”[21]. Очень глубоко и кратко ответил иконоборцам  прп. Феодор Студит: «То, что человек сотворен по образу и подобию Божию, показывает, что устройство изображений есть в некотором роде дело Божественное».[22] Можно ли, глядя на звезды, славить Творца? Можно ли, глазами взирая на земное, умом воспевать Небесное? Вопрос риторический, и всякий верующий ответит на него решительным “Да”. А раз можно – значит, творение может быть посредником между Богом и человеком. И  даже природа может быть посредником в религиозном становлении человека, когда своей красотой и величием исторгает из его сердца молитву к Создателю. Но если человек будет почитать космические силы и стихии за Бога, тогда он превратится в язычника, ибо тварь для него станет на место Творца (Рим. 1, 25). Как и определил Седьмой Собор об иконе: есть поклонение как всецелое служение – и оно только Богу, и есть поклонение как почитание, как воздание чести – и оно возможно по отношению к образу.

Воплощение не только Бога сделало видимым, но и людей – боговидцами.

В древности, уже после победы над иконоборчеством, искусство иконографии поднялось до безукоризненности. Мастеров-иконописцев почитали, но предъявляли к ним и особые требования. " Подобает быть иконописцу смиренным, кротким, благоговейным, непразднословным, несмехотворцем, несварливым… особенно же хранить душевную чистоту и телесную со всякими предосторожностями, не могущим же по закону жениться и браком сочетаться, и приходить к отцам духовным часто… жить в посте и молитве, и воздержании со смиренномудрием, и с превеликим старанием писать образ Господа нашего Иисуса Христа и Пречистой Его Богоматери, и святых… Если же кто из самих тех мастеров живописцев или их учеников начнет жить не по правильному установлению в пьянстве и нечистоте и во всяком бесчинстве, то от дела иконного таких отлучать и не велеть того касаться, чтобы боялись сказанного: проклят творящий дело Божие с небрежением", - такое решение было принято Собором Русской Церкви в 1551 году."[23]

 Сегодня, с упадком веры и благочестия, требования к иконописцам никто никаких не предъявляет – главное, мол, чтоб в итоге смотрелось нормально… И как следствие этого, наши храмы, после опустошения во время безбожия, заполняются тем, чем придется, что с натяжкой можно назвать образами, за редким исключением, конечно.  Тем более, если учесть что у нас ни на секунду не прекращается духовная война –за души людские, и многим не нравится что люди через образ, икону приходят в Церковь, обращаются к Богу, - и враг пытается через ту же икону сравнять образ с простым искусством, обмирщить его.

Церковь несет в мир образ Христа, образ обновленного через воплощение человека и мира, образ спасительный; мир же в свою очередь пытается внести в Церковь свой, мирской, образ, образ мира падшего, греховного, растленного и разлагающегося. Здесь можно применить слова блаженной памяти Патриарха Сергия, прекрасно поясняющего суть этого процесса, хотя и в другой области: " Враждебный Христу мир не только будет стремиться погасить светильник Христов всякими гонениями и другими внешними средствами. Мир сумеет проникнуть внутрь самого корабля Христова"[24], т. е. будет пытаться разрушить Церковь изнутри. Одним из этих путей, как сказано выше, является искусство… И правда, гораздо легче изобразить Бога по образу и подобию падшего человека, чем сделать обратное: передать в изображении образ и подобие Божие в человеке”.[25]

Если христианское искусство является действительно христианским – оно не может не быть необычным. Совершенно справедливо отметил Л. Успенский, что “если бы, изображая человеческий облик воплощенного Слова, икона показывала бы нам одну лишь историческую реальность, как это делает, например фотография, то это значило бы, что Церковь видит Христа глазами неверующей толпы, которая Его окружала ”[26]. Подобно Достоевский очень определенно выразил свое впечатление от картины Гольбейна "Мертвый Христос": "Вера может пропасть".[27] Поскольку же Церковь видит и Христа, и человека иначе, чем мир безверия, - она иначе и воплощает опыт своего переживания в живописи. Можно немного перефразировать известную пословицу и сказать: «Скажи мне какую икону ты почитаешь, и я скажу тебе – какова твоя вера».[28] Л. Успенский говорит что существует “онтологическое единство аскетического опыта православия и православной иконы”[29], т.е. икона порождена молитвенным опытом, чтобы послужить ему. А, значит, вне этого опыта просто непонятна. Важнейшая задача иконы – показать незримый внутренний мир христианина; через видимые  краски передать духовный смысл происходящего с человеком при его встрече с Богом. Соответственно, о многих иконографических сюжетах можно сказать, что они “искажают” видимость во имя восстановления чистого смысла события.[30]

Различие картины и иконы - не просто различие двух художественных школ. В нем сказывается существенное расхождение именно молитвенного опыта. По мнению Л. Успенского, перед "реалистически-сентиментальными" картинами можно молиться не благодаря, но вопреки им…[31]

О. Сергий Булгаков, в пору юношеского атеизма переживший религиозное потрясение у Сикстинской Мадонны, позже, уже будучи священником, он испытал новое потрясение: «Здесь - красота, лишь дивная человеческая красота, с ее религиозной двусмысленностью, но… безблагодатность. Молиться перед этим изображением? - это хула и невозможность! Почему-то особенно ударили по нервам эти ангелочки и парфюмерная Варвара в приторной позе с кокетливой полуулыбкой.… Какая-то кощунственная фамильярность: ну можно ли после видения Божией Матери брать такой тон? Это не икона, это картина. Грядет твердой человеческой поступью по густым, тяжелым облакам, словно по талому снегу, юная мать с вещим младенцем. Нет здесь Девства, а наипаче Приснодевства, напротив, царит его отрицание - женственность и женщина, пол… Я наглядно понял, что это она, ослепительная мудрость православной иконы, обезвкусила для меня Рафаэля, она открыла мне глаза на вопиющее несоответствие средств и заданий… Красота Ренессанса не есть святость, но то двусмысленное, демоническое начало, которое прикрывает пустоту, и улыбка его играет на устах леонардовских героев…».[32]

"Западный человек искал развитием внешних средств облегчить тяжесть внутренних недостатков, - писал религиозный философ И. В. Киреевский. - Русский человек стремился внутренним возвышением над внешними потребностями избегнуть тяжести внешних нужд".[33]

В православном понимании икона есть окно в Горний мир, через икону надмирная святость являет себя земному миру. Краски православной религиозной живописи суть отблески Фаворского света в доступных земному зрению формах. Этот свет доступен каждому в чувственных ощущениях - при восприятии святых икон, средневековых росписей древних русских храмов. В этом-то смысле нужно понимать слова о. Павла Флоренского об иконе Троицы преп. Андрея Рублева: " Из всех философских доказательств бытия Божия наиболее убедительным звучит именно то, о котором даже не упоминается в учебниках; примерно оно может быть построено умозаключением: " Есть Троица Рублева, следовательно, есть Бог "[34]

Да, молиться без икон трудно. Икона собирает в себе внимание молитвы, как увеличительное стекло собирает рассеянные лучи в одно обжигающее пятно.[35] О важности икон в жизни христианина говорил и св. Григорий Палама: «иные иконы нужны новоначальным, иные мирянам, иные монахам, а истинный исихаст созерцает Бога вне всякого видимого образа.»[36]

Но, наверное, убедительнее всего звучат слова святого отца, одного из трех богословов: “Когда я однажды отошел к пречистому образу Рождшей Тебя, Ты Сам, прежде чем я встал, стал видим внутри моего жалкого сердца, соделав его светом. И тогда я узнал, что я имею Тебя в себе познавательно”.[37] (Симеон Новый Богослов).